Голуби над городом. Жители Бирюча – об отношении к природе

Голуби над городом, 
Голуби по городу. 
То воркуют молодо, 
То взлетают гордо

Эти стихотворные строки принадлежат перу Григория Валуйских. Голуби над городом. Пожалуй, лучше нет картины. Красивые, изящные птицы. Только стало их очень мало. Редко доводится видеть их. 

На одной из улиц Бирюча держал их Валентин Петрович (назовём его так), одинокий, несколько странный человек. Это в нашем понимании. Держал в хозяйстве не уток, гусей, а павлинов, цесарок, маленьких декоративных курочек и голубей. И вдруг Валентина Петровича не стало. Какие‑то родственники забрали павлинов, цесарок, других птиц. А голуби остались. Они никуда не улетели. Прикипели, видать, к своему месту. Только их становилось всё меньше и меньше. Некогда большая стая буквально таяла на глазах. Убитые кем‑то птицы лежали у забора жилища Валентина, у дороги. Кому‑то они очень уж мешали, а возможно, кто‑то уничтожал их в пылу «охотничьего» азарта. Только не понимаю, как на таких птиц поднимается рука? 

Хотя чему тут удивляться. Есть ещё люди, для которых природа, всякие там птицы, зверюшки – пустой звук. Помнится, лет 30 назад ко мне в кабинет в редакции зашли двое солидных мужчин и поведали о том, как один «охотничек» (фамилию просили в статье не называть, мол, уж очень жестокий человек) пострелял близ Стрелецкого в святой кринице лебедей. Можете себе такое представить?
 

В своё время Иван Мишуков из Казацкого, активный селькор «Знамени труда», немало сил приложил для того, чтобы в Сагово или, как его ещё называли, Чёртовом болоте, простиравшемся от села Сорокино до хутора Ездоцкий, запретили охоту. Охотничья пальба там стояла от весны до глубокой осени. Не только перевелись утки и дикие гуси, но и облетали это место стороной журавли, водившиеся ранее в большом количестве. Опубликовал в районной газете на эту тему несколько статей. Наконец его материалы возымели действие. На реке малый Усердец, некогда спрямлённой и углублённой экскаваторами, была сооружена подпорная плотина, поднявшая уровень воды до требуемой отметки. На месте Сагово с прилегающей к нему огромной территорией был образован государственный заказник. Наконец перестала там звучать ружейная пальба.

Спустя время Мишуков упросил друзей свезти его туда. Остановились на высоком взгорье. Внизу сверкала иссиня-серебристыми красками довольно широкая в этом месте гладь реки. С противоположного берега к ней подступали густые заросли ольхи. В чистые медленные воды зачарованно гляделись кустики куги, рогоза, лозняка. А ближе к берегу, неподалеку от которого остановился автомобиль, в котором сидел Мишуков, стояли неподвижно, любуясь собой, кувшинки, будто упавшие с неба звёзды.

Красота такая, что боязно было дух перевести. Высоко в небе кружат какие‑то диковинные птицы. Чуть ниже, со свистом разрезая крыльями упругий воздух, проносятся дикие утки. В поле зрения Мишукова появились ещё две птицы. Огромные, белые, с тёмными подпалинами. Описав над извилиной реки полудугу, издали знакомый до боли с незапамятных времен звук. Клёкот! Это были журавли! Те самые, что так жаждал увидеть Иван Дмитриевич, ради которых приехал сюда. Они снова вернулись в Сагово.
 

Тишина такая, что режет слух. И вдруг её разорвал, расколол на части оглушительный грохот. В низине, над зарослями рогоза и камыша, взвился дымок ружейного выстрела. Мишуков оцепенел. Он мог ждать чего угодно, но только не этого.

Грянул выстрел, и прямо на глазах Мишукова от пролетавшей низко над рекой стаи уток отделилась одна птица, круто забирая вниз, она, охая и ахая в предсмертных судорогах, пошла к земле. Спустя какое‑то время из‑за крутого взлобка вышел человек с ружьём плотного телосложения. Низко на лоб надвинута кепка. Лицо не брито, густо покрыто серо-грязной щетиной. Глаза, маленькие, колкие, лихорадочно блестят, буравят всё вокруг себя. Рот ощерился в самодовольной улыбке. Всё это Иван Дмитриевич видел лишь мельком: его взгляд был прикован к окровавленной птице, примкнутой к поясу браконьера. Приехав домой, Мишуков набросал вот такие строки:

Ружьё вскинул навзлёт… 
И разорван полёт 
Птичьей стаи, утиного ряда.
И блеснули глаза…
И ощерился рот…
И на поясе смерть, как награда.

Всего шесть строк, а как много сказано. Да только то, что творилось на душе Ивана Дмитриевича, как передать? Чем измерить ту боль, что полоснула по сердцу при виде прерванного полёта? Простому смертному, а тем более убогому, лишённому возможности видеть красоту окружающей природы, этого не понять.
 

На одной из улиц Бирюча жила пожилая женщина. Одна-одинёшенька. Скрашивал её досуг лишь кот Сёмочка, который не отходил от неё ни на шаг. Выйдет Мария Фёдоровна на прогулку, а рядом с ней чинно и благородно шествует Сёмочка. Красивый, грациозный. Шагает важно, степенно. Потом несколько дней его хозяйка не выходила из избы. Видать, приболела. Затем, наконец, вышла на прогулку. Но без кота. Где же он?

— Погиб мой котик, – ответил.

— Как?

— Купил один знакомый автомобиль и попросился поставить его ко мне в пустовавший гараж. Я по доброте своей разрешила. Смотрю, а возле него лежит мой котик, мой Сёмочка. Спрашиваю: «Кто его убил? Я, – ответил мой постоялец».

— Зачем?

Он пожал плечами. Кот зашёл в гараж – и он его прихлопнул. Зачем, сам не знает. Просто так, от нечего делать.

— Зачем же разрешили ему пользоваться гаражом?

— Кто же думал, что он такой изверг. Вроде порядочный человек был…

— Так подайте на него в суд, – посоветовал я. – Сейчас за это дело строго наказывают.

— Бог с ним, – смахнула рукой слезу Мария Фёдоровна. – Бог покарает его за такое злодеяние.

Не знаю, всевышний ли наказал её постояльца или вышло простое такое стечение обстоятельств, но он ненамного пережил Сёмочку: вскоре заболел и скончался в областной больнице. В одном я уверен уж точно: ничто на Земле не проходит бесследно. Зло, посеянное человеком, обязательно вернётся к нему. К слову, охотника, пострелявшего лебедей в святой кринице, тоже постигла незавидная участь: угодил в ДТП и вынужден был пересесть из шикарного автомобиля в инвалидную коляску. 

Природа – это неотъемлемая часть нашей жизни. Мы должны не только любоваться ею, но и, насколько это возможно, беречь её и приумножать. Небрежного, а тем более варварского к себе отношения она не прощает.