Цель его жизни. Сельский парень из Красногвардейского района осуществил мечту о море

Море. Кто из мальчишек не мечтал о нём? Грезил им и Павел Смирнов. Бывало, закроет глаза и слышит шорох морских волн. Да так явственно, будто всю жизнь провёл на его берегах. Но море он видел лишь на картинках. 

Может, мечта так бы и осталась мечтой, не приедь в Марьевку матрос Евсей Дрыгин. Его бесконечные рассказы о море, дальних сказочных краях окончательно покорили Павла. Он сложил в старый чемодан свои немудрёные вещи.

«Может, останешься? – пробовала отговорить его мать. – Отец твой всю жизнь отдал труду на земле. Братья тоже не отрываются от неё. А ты…»

«Нет, мама, – твёрдо сказал он. – Поеду. Хоть погляжу, какое оно из себя».

Море ошеломило Павла. Оно величественно катило волны, тихо и загадочно плескалось у его ног. Несколько часов он неподвижно стоял на берегу, не в силах отвести взгляд от открывшейся перед ним картины. Но устроиться на корабль оказалось не так просто, как он думал, отправляясь в дальние края.

«Сколько тебе лет?» – голосом, не предвещавшим ничего хорошего, спросил его инспектор отдела кадров Сайдашов.

«Семнадцать», – упавшим голосом ответил Павел.

«Надо ещё подрасти».

Но он не хотел возвращаться назад, расставаться с мечтой, к осуществлению которой, казалось, приблизился вплотную. Павел искал различные пути, чтобы попасть на пароход. Кем угодно, но только плавать, постоянно видеть море, без которого он теперь не мог жить, бредил им во сне и наяву. С большим трудом наконец устроился в учебный комбинат города Баку. Через шесть месяцев получил удостоверение моториста и был направлен по специальности на водоналивной танкер, который доставлял бензин из Баку в Астрахань.

Это, пожалуй, были лучшие годы его жизни. Они были полны всяческих лишений, но Павел всё же был безмерно счастлив. Наконец сбылась его мечта. Он – матрос. Только поднимись из машинного отделения на палубу – и вот оно, море, стучит о борт, плещется от края до края, насколько хватает глаз.
 

Однажды, вернувшись из плаванья, он увидел на тумбочке возле кровати повестку в военкомат.

«Где желаете служить?» – спросили его там.
«На флоте», – коротко ответил он.

Ему снова повезло. Попал на действительную службу в легендарный Севастополь, на пограничный катер. Об этом можно было разве только мечтать! 

Дни были заполнены тревогами. В наши территориальные воды всё чаще проникали вражеские суда, что‑то выслеживали, высматривали. Советские пограничники выходили на охрану морских рубежей Родины в открытое море днём и ночью, в штиль и шторм.

22 июня 1941 года Павлу запомнилось на всю жизнь. После трудного похода катер, на котором он нёс службу, зашёл в бухту, бросил якорь. Весь экипаж, кроме вахтенных, получил разрешение сойти на берег. Посмотрели кинофильм, потом долго ходили по нарядным, залитым разноцветными огнями улицам Севастополя. Поздно вечером вернулись на катер. Но не успели сомкнуть глаза, как всех подняли по тревоге. Выскочив на палубу, они увидели над затемнённым городом огни прожекторов, а вскоре в их острых лучах, как на пиках, заметили мечущиеся тени самолётов. Докатились всплески зенитных установок. По самолётам открыли огонь стоящие ближе к пирсу корабли. Затем воздух качнулся от мощных бомбовых ударов. Над городом вспыхнули огненные всполохи. Вокруг кораблей поднялись мощные фонтаны воды.
В душе всё протестовало. Не хотелось верить в случившееся. Павел понял, что это было начало войны.

В первое время в жизни моряков пограничного катера, на котором по‑прежнему нёс службу Павел Смирнов, мало что изменилось. Всё было спокойно. Но всё чаще вражеские корабли, в основном гитлеровских сателлитов, нарушали границу, заходили в территориальные воды Советского Союза. При появлении их быстроходного катера, не принимая боя, поворачивали назад. В небе появились самолёты со свастикой на бортах. Правда, бомбили их редко. Шли дальше, на Севастополь, Одессу, другие прибрежные города.
 

Вскоре их катер переквалифицировался в морского охотника. Они стали принимать участие в охране транспортных кораблей, на которых переправляли из Крыма в Новороссийск и другие города раненых, женщин, стариков, детей. Вот тут жарковато стало. Над головами почти постоянно висели фашистские самолёты. Особенно запомнился один августовский день. Тихий, солнечный. Корабли шли уверенно, спокойно. Посредине вытянулись шесть транспортников, а вокруг них на определённом расстоянии – крейсеры, миноносцы, стремительные катера. Моряки с тревогой вглядывались в выгоревший до белизны небосклон, где вот-вот должны были показаться вражеские самолёты. Они не заставили себя долго ждать. Шли ровным прямоугольником. Павлу показалось, что от них даже потускнело солнце.

Сделав боевой разворот, стервятники устремились вниз. Лихорадочно заработали счетверённые зенитные пулемёты. Вой самолётов, свист бомб, отрывистые команды, стоны раненых… Всё смешалось. Павел на миг увидел над одним из транспортных кораблей столб огня, и в ту же секунду страшной силы удар поднял его над палубой, бросил за борт. Вынырнув, Смирнов увидел, как их катер, разрубленный надвое прямым попаданием, быстро погружается в морскую пучину.

Павел потерял счёт времени. То неистово работал руками, то подолгу в изнеможении лежал на волнах. Наконец вдали зачернела спасительная полоска земли. На Херсонеском мысу его подобрал караульный наряд.
 

В новороссийском госпитале, куда отправили Павла, он узнал, что от их экипажа остались в живых только двое – он и командир катера лейтенант Вахрушев.

Через месяц Павел Смирнов вернулся в Севастополь. На одной из улиц встретил знакомого политрука Коноплянова. Тот предложил Павлу пойти в создавшуюся только что бригаду морской пехоты.

«Враг рвётся к Севастополю, Одессе, – горячо говорил он. – Там, на подступах к ним, решается всё. Солдаты встали насмерть. Наше место сейчас рядом с ними».

Ночью высадились под Одессой и форсированным маршем двинулись к передовой, сменили изрядно потрёпанные части армейской пехоты. Рано утром при поддержке танков и артиллерии фашисты поднялись в атаку. Они думали, что впереди их ждут поредевшие, обескровленные части пехоты, и шли нагло, самоуверенно. Но вдруг им навстречу, будто из‑под земли, в чёрных бушлатах и бескозырках поднялась морская пехота. Гитлеровцы сбавили шаг, пришли в замешательство и, не принимая боя, начали спешно отходить назад. Раздалось мощное «ура!». Матросы, как на крыльях, влетели в первую линию окопов, во вторую, третью. Отбросив фашистов на восемь километров, они закрепились.

Но Павлу снова не повезло. Вечером, когда уже стихла стрельба, воздух неожиданно пробуравил тяжёлый снаряд, вздыбил рядом землю. Товарищи откопали его окровавленное, бездыханное тело. В результате в Марьевку ушла похоронка…

А он остался жив. На него наткнулись санитары, пощупали пульс. Жизнь теплилась. Через четыре месяца он вышел из госпиталя. В Новороссийске уже в составе другой морской бригады погрузился в эшелон, который взял курс на север.
«Столицу едем защищать», – принёс кто‑то ошеломляющую весть.

Но враг под мощными ударами Красной армии уже откатывался от Москвы. Три дня они «щеголяли» в Сокольниках на лютом морозе в морских бушлатах и бескозырках. Затем снова забились в теплушки и двинулись дальше на север. Строили различные догадки насчёт своего конечного пути. Одни говорили, что их везут под Ленинград, другие – на Волховский фронт. Но состав проскочил эти края и скрипнул тормозами под Мурманском. Тут же дошла весть о том, что враг захватил возле заполярного города господствующую высоту, установил на ней тяжёлую артиллерию и не даёт возможности кораблям войти в порт.

«Так чего же медлят! – вскипели моряки. – Ведите нас скорее в бой!»
«Остыньте малость, – посоветовали им. – Сначала обмундирование надо сменить. Это вам не юг…»

Начались жестокие затяжные бои. Над «долиной смерти», как назвали морские пехотинцы лощину, разделявшую их с фашистами, бушевали свинцовые бури, уносили жизни товарищей. На восьмой день Смирнов снова попал в госпиталь. Через три месяца вышел оттуда, опять взял в руки оружие. Его бригада дралась на Кандалакшском направлении. Здесь фашисты, захватив важные стратегические пункты, стремились создать перевес в силах и перейти в решительное наступление. Перед морской бригадой командование поставило задачу: измотать неприятеля, а затем отбросить с занимаемых позиций.
 

Шли бои так называемого местного значения. Они носили на редкость ожесточённый характер. Морские пехотинцы вели разведку боем, поднимались в атаки. Здесь Павел получил ещё одно ранение, но, подлечившись в госпитале, вернулся в свою часть. Там его ждало письмо от брата Петра. Он писал, что они уже перешли границу Германии, дерутся в фашистском логове. 

«Победа уже близка, – писал брат. – Береги себя. Скоро встретимся с тобой в родном селе, под мирным небом…»

Но в мае 1945 года Павел получил письмо со знакомым номером полевой почты. Только оно было написано другим почерком. Он, предчувствуя неладное, непослушными руками вскрыл конверт, вынул тонкий лист бумаги. Прочитал: «Ваш брат Пётр Смирнов погиб смертью храбрых при взятии одного из опорных пунктов в Берлине…» В это трудно было поверить. Сколько дум и планов связано с ним. И вот…

«Ничего, – успокаивал себя, – встретимся с братом Василием. Поговорим, выпьем по рюмке за ратные подвиги, вот за эти трескучие морозы и добытую кровью и потом Победу». 

Он не знал, что второй, старший, брат Василий, ещё в 1942 году сложил свою голову, защищая город на Волге.
По существу, в Заполярье всё было кончено, хотя продолжались на редкость жестокие бои. Фашисты закреплялись на высотах вдоль дороги, ведущей к границе с Норвегией, и дрались с упорством обречённых. Но под мощными ударами морских пехотинцев откатывались всё дальше, несли большие потери в живой силе и технике. Сопротивление их было сломлено.

В августе 1945 года Павел Смирнов демобилизовался. Вернулся в Баку, поступил старшим мотористом на теплоход «Молодая гвардия». Но вскоре понял, что с морем придётся расстаться. Старые раны и контузия, полученные на фронте, давали о себе знать. Ему предложили работу на берегу. Он отказался. Уехал на малую родину. Был механиком на Бирюченском хлебоприёмном пункте, потом – слесарем-наладчиком на Ливенском винзаводе, затем работал инструктором пожарно-постовой охраны на Палатовской нефтебазе. 

«А как же море? Скучаете небось?» – поинтересовался я при встрече.
«Скучаю», – сознался он.

И Павел Григорьевич задумался. Вспомнил, наверное, свою молодость, страстную мечту, которая, как путеводная звезда, освещала его путь.