Памятная рыбалка. Внештатный автор «Знамени труда» вспомнил случай из детства

Осенний день был солнечный, тёплый. У горизонта плескалось непривычное для этого времени года марево, ходило волнами. По саду гуляли, сверкая на солнце, нити паутинок.

— Не осень, а прямо‑таки лето, – проговорил мой двоюродный брат Митя (Дмитрий Колосков). – Эх, сейчас бы отправиться на природу, прогуляться по речке с сетью. Как ты, братуха, насчёт ухи?

Признаться по чести, ловить рыбу было моё любимое занятие. Особенно в те далёкие мальчишеские годы, когда происходило это событие.

— Положительно, – ответил я.

Прихватив сеть и бовтни – пугать рыбу, мы отправились на речку. Шли не спеша. Брат то и дело останавливался. Разглядывал чуть ли не каждую травинку. То у матвеевки остановится, то у лужайки с клевером. Любовался. Он вообще любил всё, что его окружало. Животных, зелень. Просыпался обычно рано утром, с восходом солнца. Шёл управляться во двор со скотиной. Выпускал курочек. Беседовал с петушком.

— Смотрите, смотрите, – говорил домочадцам, – он всё понимает. Видите, склонил голову на бок, внимательно слушает. Ай да Петя! Красавец!

Ниже подворья разместил сад.

— Не будет из него толку, – говорили соседи. – Здесь кругом один мел.

Но брат мечтал о саде. Посадил яблони, вишни, поливал, удобрял. И они поднимались, тянулись к солнцу. Конечно, были они не такие, как на тучных чернозёмах. Ближе к осени блёкли на яблонях листья. Но всё же они плодоносили, радовали своими плодами домочадцев. Хотя, к слову, Дмитрий гораздо больше любил сад по весне, когда он одевался в бело-розовое пёстрое одеяние. А яблоки, говорил он, это всё второстепенно.

На речку его потянуло тоже не за ухой. Это я прекрасно знал. Хотелось в такой ясный, солнечный день побыть на природе, у речки. Ну, а заодно побултыхаться в ней.

И мы бултыхались. Ставили сеть, усердно орудовали бовтнями. А в неё ничто не шло. Даже захудалые пескари попрятались куда‑то. И вдруг в неё что‑то проскочило серебристое, вздыбило сеть. Брат выхватил её. В ней забилась огромная щука, килограмма на два-три. Во рту, плотно сжав острые зубы, она держала пескаря.

— Ах, глупенькая, – произнёс Дмитрий. – Погналась за пескарём и угодила в сеть.

И сказал это так ласково, нежно, что мне нестерпимо стало жаль щуку. По всей видимости, такое же чувство испытал и брат. Он взял её в руки. Щука не сопротивлялась. Смотрела на нас немигающим глазом, не разжимая рот, не выпуская свою добычу.

— Красавица! – прищёлкнул языком брат.

— Как точёная, – подхватил я. 

— Надо её отпустить, – вдруг заявил Дмитрий. – Нельзя губить такую красавицу.

— А как же уха? – спросил я.

— Обойдёмся без неё. Бабуля ныне хороший борщ сварила!

И он, наклонившись к воде, опустил в неё щуку. Та несколько секунд помедлила, словно не веря в своё счастье, что её отпустили в родную стихию, а потом, резко ударив хвостом по воде, так что брызги полетели во все стороны, скрылась из виду.